Воспоминания о вузе

Воспоминания о студенчестве

Студенческая жизнь. Как много значат эти два слова для людей, которые хоть раз в жизни были студентами. Только студенты, которые не просто «отсидели за партами», могут наполнить их истинным смыслом .

Многие считают, что студенческая жизнь однообразная, монотонная, последовательная и утомительная работа на диплом. А вот и нет!

Мою историю будет интересно прочитать тем, кто только поступает в ВУЗ, кто стоит в преддверье новой жизни. Может быть и те, кто уже стали студентами узнают себя в моём повествовании. Ну а те из вас, кто уже прошёл дорогу получения высшего образования, понастольгируют вместе со мной.

Я — 16-летняя девочка, приехавшая в 2003 году учиться в Москву из провинциального городка, сейчас вспоминаю студенческое время с романтической ностальгией, всё было таким ярким, каждое событие значимым, планы далеко идущими, чувства обострёнными… Теперь я редко бываю в студенческом городке, где прошли мои незабываемые годы, но каждый раз с интересом всматриваюсь в лица студентов, которые, как молодая кровь хлынули в стены МОЕГО РОДНОГО универа — живого существа, со своими привычками, настроением и чувствами… частью которого в душе остаюсь и я.

Сначала были вступительные экзамены, которые я приехала сдавать будучи ещё школьницей, в феврале 2003г. Я оказалась в Москве впервые, поезд прибыл на вокзал в 6 утра. В этот же день в 14:00 у меня тестирование по математике. Ужасная усталость, тревожное ожидание экзамена и ощущение одиночества в чужом городе, где тебя никто не ждёт и ты никому не нужен, не дали мне шанса насладиться ей — прелестницей Москвой, тогда я не знала, как полюблю её, свяжу с нею своё будущее, что в этом городе найду свою любовь, выйду замуж и даже рожу детей тоже здесь. В том сыром феврале 2003 года я только думала о том, как жутко находиться вдали от семьи… от мамы. Вся жизнь оставалась там — в школе, в которой я училась на тот момент. Моя семья, подружки, уроки, вечерние прогулки по городу — вот что было ценностью в тот момент, и всё это никак не было связано с Москвой, меня это совершенно обескураживало. И сердце настаивало на том, что моё место дома, там она — настоящая жизнь, но рассудок подсказывал, что упускать возможность учиться в столице нельзя, это преступление против самой себя.

Никогда не забуду, как на экзамены пришли ребята-москвичи. Они даже родителям не сказали, что отправились на тестирование, на тот случай, если результат теста будет не очень хорошим))) Вот это да! У меня это целое событие, приезд в чужой город, все мои одноклассники и учителя в курсе, куда я поехала, не говоря уже о родителях, а тут такое. Я вдруг представила, как они после экзамена отправятся домой, кто-то жил совсем недалеко, и их жизнь потечёт дальше в привычном русле, тут и родители, и школа, и друзья… А мне предстоял переезд, осознание и принятие новой самостоятельной жизни. Мне предстояло стать СИЛЬНОЙ. Тогда я впервые подумала: «Не хочу, чтобы мои дети в 16 лет уехали от меня далеко, как я от своих родителей, пусть они вот так же, как эти ребята, пришедшие на тест, смогут вернуться в привычную родительскую среду.»

Народ на экзамене был самый разнообразный. Кто-то с родителями явился, это были, в основном, иногородние ребята, родители приехали вместе с детьми, боясь отправлять чад одних на такое серьёзное мероприятие. Были и абитуриенты, у которых уже учились в нашем ВУЗе знакомые, старшие братья или сёстры, которые пришли их сопроводить, я, честно говоря, с завистью смотрела на тех, кто уже поступил и учился, мне казалось, что они, должно быть, такие счастливые, только потому, что уже студенты)))

Я сидела на тесте дрожа, казалось вершится моя судьба, пронзительная тишина звенела в ушах, сосредоточиться не получалось, я точно помню, что молилась в тот момент, даже не о том, чтобы успешно сдать экзамен, а о том, чтоб моя жизнь сложилась, чтоб моя ноша не оказалась непосильной.

В тот же день я уехала домой вечерним поездом, переполненная впечатлениями и эмоциями. Странные ощущения будто сдавливали мне горло, хотелось плакать. Мне предстояло вернуться в Москву ещё на 2 теста и… волнительное ожидание результатов экзаменов.

Прошло время, все вступительные экзамены были успешно сданы, радости не было предела, я увидела свою фамилию в списках поступивших. Жизнь изменила своё русло, потекла бурно и по новому, назад пути уже не было — был только манящий и увлекающий путь вперёд.

Я пошла гулять по студенческому городку, рассматривала места, где мне предстояло жить ближайшие 5 лет. Был август, жаркий вечер, тёплый воздух, зелёная лиственничная аллея, тянущаяся вдоль студгородка — всё вызывало у меня восторг и опьянение, Я-СТУДЕНТКА! Учебные корпуса пустовали — ни студентов, ни преподавателей — все на каникулах, на улице редко проходили люди. И в этой прекрасной тишине и пустоте я больше не чувствовала себя одинокой и никому не нужной в чужом городе, я была счастлива…

Продолжение следует. Пойду детей кормить)))

Воспоминания об учебе. Первые занятия (Часть вторая)

Проучились мы всего-то немного. Первый сентябрьский месяц, до половины октября, пробыли на уборочной. Вернулись, стали заниматься, постепенно втянулись. Та первая неделя в сентябре, до уборочной, как-то и трудно было назвать учебой: нам больше начитывались лекции, и частично были практические семинары по отдельным предметам. Самая обычная вводная неделя, чтобы студенты разобрались, где какие находятся аудитории, сколько времени понадобится на переезды, где можно быстро перекусить или закусить, в перерыве между лекциями.

И уже первый месяц учебы показал, что всех студентов можно разделить на несколько групп:

Умные и всегда готовившиеся к занятиям – «зубрилки».

Умные и время от времени, заглядывающие в учебники – «разгильдяи» (есть более емкое слово – «распиздяи»).

Дураки, но с элементами тяги к знаниям – «деревня».

Полные дураки – ни тяги к знаниям, а если бы и тянуло, то все равно ничего бы не понявшие из всех этих мудрых учебников – «по направлению из деревни» и определенной области, которым был обязан институт подготовить специалистов

Демобилизованные из армии — «армейцы», включали в себя все вышеприведенные группы.

«Общественники» — были и дураки и умные. Чаще первые.

Пусть на меня не обижаются деревенские ребята и девчата с успехом, закончившие мединститут и прекрасно работающие в здравоохранении, но это было мое чисто студенческое разделение всех студентов нашего курса.

В первых двух группах были ребята и из деревни и из города. К старшим курсам это условное разделение сглаживалось, так как за три курса, все наши профильные кафедры, почти избавлялись от третьей и четвертой группы. Ведь недаром гуляла в институте студенческая истина:

«Будешь хорошо учиться – будешь хорошим врачом!

Будешь плохо учиться – будешь главным врачом!»

Наша группа, в основном состояла из второй группы, и один был «армеец» – представитель пятой группы. Так вот и Витя Коршунов, и Юра Шкандратов, как представители «распиздяйского» братства и попали под карающий меч нашей «мамы».

Витя, как студент со стажем, был убежден, что до сессии его никто не выгонит. Но не тут-то было. Получив уйму двоек по химии, наша прекрасная парочка, вывела из себя «классную даму». Она собрала групповое собрание, на котором каждый студент должен был в обязательном порядке высказать свое мнение по поводу успеваемости наших товарищей. Естественно, что и на других предметах, у них дела были не блестящи. Выслушав, каждого студента задала вопрос:

— Ну и, что мы с ними будем делать? Ограничимся групповым порицанием, объявим им выговор с занесением или отдадим дело в деканат, и пускай они там сами решают, что с ними там делать?

Никто из ребят не хотел, чтобы нашим товарищам объявляли выговор, да еще куда-то с занесением. В нашем понимании, выговор это было очень тяжелое наказание. Поэтому, думая, только из лучших побуждений, мы решили помочь ребятам и отправили дело в деканат. Оформили протокол, староста, комсорг и профорг под ним подписались и с легкой совестью разошлись. Наш куратор согласилась сама передать этот протокол в деканат. Ну, а мы все и успокоились. Не знаю, что там и наговорила наша классная в деканате. Не прошло и недели, как мы узнаем, что наших Витю Коршунова и Юру Шкандратов за систематические пропуски занятий и плохую успеваемость, по ходатайству самой группы, исключили из института.

После этого известия, мы всей группой рванули в деканат. В то время, там заместителем декана был доцент Анатолий Николаевич Косачев, сам по профессии хирург, основатель впоследствии кафедры детской стоматологии и просто прекраснейший человек. Он отвечал за первые курсы, принял нас и спросил:

Ребята и кто же вас надоумил направлять дело на разборки в деканат? Вы, что там обалдели? Что, не смогли сами вынести в группе провинившимся студентам порицание? Разве вы не знаете, что деканат, если ходатайствует и просит о студенте группа, может только одно принять решение – исключить студента из института. Сегодня состоялся ректорат, на котором был зачитан ваш протокол собрания. Членам ректората, если их просит вся группа принять решение по поводу нерадивых студентов, может только одно вынести решение: «Исключить из института», что и было ими единогласно принято. Вы своими руками решили судьбу своих товарищей.

Только тогда до нас дошло, что какими дураками мы были. Сами не наказали своих студентов, взвалили это на плечи деканата и вот такой, оказался печальный результат. Этот случай заставил нас по-другому смотреть на обстановку в институте.

Да, это была не школа, где каждого двоечника тянули, как могли, лишь бы он не портил среднестатистические показатели по успеваемости. Больше мы, ни по какому вопросу не обращались к нашей «классной даме». Боялись от нее подвоха, да и она особенной любви к нам не испытывала. Ведь мы были будущими стоматологами, а значит ущербные изначально, по своей сути.

Отношения у нас с нашей «мамой» стали натянутыми, и она не слишком нас приветствовала, что выражалось и в оценках на практических занятиях и на результатах сессии.

Так уж получилось, что когда на одном из самых первых занятий, я вышел к доске и стал писать формулы химической реакции, небольшая заминка была расценена нашим преподавателем, как незнанием домашнего задания и была поставлена первая и единственная двойка за все время обучение. В дальнейшем, все контрольные работы я неизменно писал на четверки и когда на экзамене по химии отвечал нашей классной даме, она сказала:

— Вот, как вы занимались, так и отвечаете, на тройку.

— У меня не было ни одной тройки за все время обучения у вас, — попытался я возразить, только четверки. Могу спорить, что я только одну двойку имел, да и ту исправил при отработке на четверку.

— Этого не может быть! – резко ответила она, — какую вы оценку имели в семестре, то ту и получите на экзамене. Сейчас старший лаборант, принесет журнал и вы убедитесь, что я права.

Через несколько минут лаборант принес журнал, наш преподаватель, открыла нужную страницу, что-то усердно читала, а потом после некоторого раздумья с раздражением сказала:

— Странно, и правда, у вас общая оценка за семестр стоит четверка. Придется ставить и за экзамен четверку.

Так был сдан первый экзамен.

Кстати, эта четверка, была в группе еще у двоих человек, остальные кое- как натягивали на слабую троечку. Вообще на экзаменах наша «классная дама» отвела душу – понаставила семь двоек, две четверки и две тройки. Наши двоечники пересдавали химию до самой весны. Никого не отчислили больше, но эта задолженность сильно потрепала нашим ребятам нервам, не говоря уже о том, что лишила их стипендии – 28 рублей в месяц. Какие – никакие, а это были деньги, на которые многие студенты в общежитии и жили, да еще успевали вместе со всеми веселиться и учиться.

Студентам, проживающим в общежитии, этих денег хватало с лихвой. Им из деревни родители привозили картошки, сала, овощей, и они сами готовили себе пищу. Коронным блюдом считалось жареная картошка на сале. Эту еду мог любой студент приготовить, ну, а старшекурсники варили себе различные супы и борщи. Хлеба было достаточно в магазинах, стоил он очень дешево: булка серого хлеба 16 копеек, а белого – 20 – 24 копейки. Того изобилия, что мы видим сейчас в любой пекарне, конечно же, не было. Ну, может, какой-нибудь батон для чая или сдобная булочка. Пакет молока стоил 14 копеек за пол-литра. И студенты, имеющие подпитку из деревни, неплохо жили на стипендию, на эти несчастные 28 рублей. Хватало и на водку и на вино. Пиво раньше было в большом дефиците.

Сам процесс приготовления пищи занимал несколько часов и в этом процессе, участвовала обычно вся комната – четыре человека. Если один чистил картошку, то другой обычно все время находился на кухне и сторожил. Часто бывали такие случаи, что в самый последний момент кастрюлю с готовой едой просто воровали, а потом уже пустую подбрасывали. Или, если никто за варевом не следил, то половина содержимого безжалостно съедалась, тут же на кухне, в крайнем случае, вылавливались крупные куски мяса и они, так же бесследно исчезали.

Поиски пропавшей еды ни к чему не приводили, так как укравшие, затаившись в своей комнате, пережидали розыски потерпевшими, а потом уже съедали весь приготовленный ужин.

Холодильников в те времена не могли себе позволить студенты, и все продукты хранились в сетке, вывешенной на улице. Студенты- мужчины стомфака жили на втором этаже, а девчонки на третьем. Лечебники, же проживали на четвертом и пятом этажах. Так вот умудрялись снимать сетки с продуктами, не только со второго или третьего этажа, но и с четвертого и пятого. Как их снимали, приходилось только догадываться. Но были мастера, которые забрасывали петли, а другие каким-то невероятным способом просто срезали сетки.

Когда же заканчивались продукты, то лучшей закуской считались свиные поджаренные шкварки с хлебом. Для студентов же главное было, это собрать побольше денег на выпивку, а уж о закуске можно было и не думать. «Гонец» обычно несся в магазин за вином. Сорта вин разнообразием не отличались: «Рубин», «Южное», «Вермут» и «Солнцедар» – студенческие бормотухи.

Впервые мне пришлось выпить в общежитии, в конце первого курса, куда мы с друзьями пришли в гости к своим согруппникам. Принесли, как порядочные, вина, а вот о закуске и не подумали. Но нас успокоили, что закуска будет. Через некоторое время в комнату занесли сковородку, полную поджаренных шкварок, скворчащих в горячем жире. Хлеб раздобыли в соседней комнате, всем поровну, по-братски разделили, и началось пиршество. Налив по полстакана «бормотухи», каждому по кругу передавали, а сковородку поставили посредине стола. Выпив свою дозу, студент брал кусок хлеба и макал в сковородку. Весь кусок, смочившись в горячем свином жире, отправлялся в рот. Тогда казалось, что лучше закуски и не бывает.

Каждый из выпивающих, зорко смотрел за действиями товарища, чтобы тому больше сала в рот не попало. Ну, а на второе, после опустошения свиного расплавленного жира, были шкварки, хрустящие, ароматные, тающие на зубах. Во время этой выпивки, мы впервые и познакомились с пятикурсником, мирно почивавшим на кровати с учебником в руках и проснувшимся в тот момент, когда мы стали разливать вино. Да, это был прославленный пятикурсник – Петя Максименко, или Петя Макс, как его звали друзья.

Обладая феноменальной памятью, Петя Макс готовился к экзаменам следующим образом. Достав, в последний день перед экзаменом учебник, в тот раз это был учебник по педиатрии, удобно, расположившись на кровати, Петя начинал подготовку к экзамену. Без всяких экзаменационных вопросов, он, начиная, с первой страницы, просто перелистывал страницы, задерживаясь на каждой не более двух-трех минут. В зависимости от объема учебника, Петя Макс успевал подготовиться к экзаменам за 2-3 часа. Особенно успешно готовился Петр тогда, когда у него была выпивка.

В этот раз ему безумно повезло. Пропив, все деньги Макс, не рассчитывал, что ему этот экзамен придется учить в сухую. А тут первокурсники принесли вина. Налили мы ему стакан, а он мечтательно так произнес:

— Эх, с таким прекрасным красным виноградным вином любой экзамен можно сдавать только на «отлично»! Я уже думал, что и не смогу подготовиться. Вот, уж спасибо, ребята, пребольшое!

Залпом, выпив содержимое стакана, закусив куском хлеба с салом, Петя принялся дальше за изучение предмета, отрываясь от учебника, лишь только для принятия очередной порции вина.

Самое, что интересное, экзамен тот, который вместе с нами «учил» Макс, он сдал как всегда на пятерку. Все-таки умный был студент! Но вот после сдачи, последнего государственного экзамена, ему сильно не повезло. Получив диплом, Макс так усиленно, отмечал это жизненно важное событие, что потерял свой диплом. Куда-то он его засунул, а вот найти долгое время не мог. Чем кончилась эта история, я так не узнал. Говорили, что впоследствии он его нашел, но вот подробности мне неизвестны.

Вот так и начиналась наша учеба в стенах Омского медицинского института.

Студенческие фото звезд и их воспоминания об учебе: эксклюзив FashionTime.ru

Оля Данка, модель и ведущая проекта «Стилистика» на канале «Ю» для девушек:

Студенческая жизнь у меня была очень долгой, поскольку сначала я закончила РГМУ имени Пирогова, а затем сразу же продолжила учиться на втором высшем в МГИМО на факультете МИУ.

Учеба уже позади, но осталось много теплых воспоминаний и историй. Все удивляются, когда узнают, что мое первое высшее образование — это специальность врача. Основным мотивом для поступления в медицинский послужило желание перебороть свои страхи и фобии (до учебы я жутко боялась крови). Параллельно я работала моделью, поэтому одним из сложных моментов для меня стала обязанность ежедневно носить один и тот же белый халат, под который приходилось прятать красивую одежду. Для меня было удивительно и не понятно, как возможно ежедневно носить одну и ту же вещь? Поэтому я отыгрывалась на обуви, аксессуарах, мейкапе и парфюме. Так, например, в анатомичку на 1 курсе я всегда ходила надушенной, на что обращал внимание наш анатом Карен Саркисян, но делала это я еще и потому, чтобы убрать сильный запах формалина, исходящий от трупов. Помню, как мы, девочки, чтобы показать друг другу обновки, специально расстегивали халаты в туалете, делая вид, что нужно что- то поправить или очень жарко.

Но однажды на 3 курсе мне сильно влетело за все мои модные эксперименты. Учебу я почти не пропускала, поэтому, простудившись, поверх халата надела красивый, объемный шарф и отправилась на оперативную хирургию (ОПХ). Начинается пара, заходит профессор, делает перекличку, и, увидев меня, сразу выгонят со словами «Богема, какой шарф повязала». Результат — «прогул», с последующей отработкой. А отработка по ОПХ — самая страшная вещь, которую бояться студенты, так как одно занятие — объемом в 50 страниц, и все нужно знать наизусть, ведь тему «нервов и сосудов» пройти по касательной нельзя. Пока я морозными вечерами сдавала эту тему, я уже не могла спокойно смотреть на шарфы.

На втором высшем в МГИМО тоже было много всего интересного. Кстати за нашим внешним видом там тоже следили, требовали делового стиля в одежде. С тех пор в моем гардеробе появилась коллекция юбок — карандашей и пиджаков, но я регулярно нарушала табу, демонстрируя актуальные тренды сезона, тем самым веселя преподавателей. Так однажды, опоздав на пару по информационным системам управления, я появилась в кожаной фуражке и коротких шортах, чем поразила воображение преподавателя, и вызвала бурю эмоций у сокурсников, начавших высказывать свои мнения об этой тенденции. В результате, остаток занятия мы не писали тест, а обсуждали моду.

Дмитрий Бикбаев солист группы «4post»:

В 2008 году я закончил РАТИ-ГИТИС по специальности «Артист драматического театра и кино», курс С.Б.Проханова. Мы с моей девушкой были единственными студентами со всего курса, закончившими его с красным дипломом. Я всегда был немного фанатичен в учебе — и в институте, и в школе, где даже был старостой класса. Тем самым человеком, который всегда всех организовывал, тащил за собой и даже иногда прикрывал перед учителями. Педагоги меня обычно любили — я не был занудой, все время что-то придумывал и участвовал во всякого рода самодеятельности.

Мне вообще нравится учиться и узнавать новое, а врожденный перфекционизм не позволяет делать это спустя рукава. Считаю, что это отличный навык по жизни. Моя установка — «Я знаю, что я могу все, это вопрос лишь желания, времени и количества затрачиваемых сил». Поэтому, во время учебы и танцевать научился, и петь, хотя прогнозы педагогов были крайне неутешительны. Многие ставили крест, а я потом возвращался с кубками и Гран-при. Конечно, где-то в самом начале все действительно идет на принцип «смогу-не смогу», однако, по факту, все, чем я занимаюсь, мне нужно в дальнейшем. Не люблю тратить время впустую.

Студенчество в актерских ВУЗах одна большая и яркая история, как мне кажется. Для нас ВУЗ на 4 года становится вторым домом, мы буквально 24 часа живем там — и учимся, и спим, и едим, и строим любовь. Многие мои однокурсники поженились, после окончания курса.

Помимо актерского мастерства, которое я просто обожал, всегда испытывал огромный интерес к самостоятельным отрывкам. Я был очень рад возможности не только самому писать эти сценарии, но и выбирать образы и способы их художественного решения. Результат впоследствии предоставлял на суд педагогов в качестве авторской работы. Думаю, это были одни из первых шагов на пути к режиссерской деятельности.

С тех пор, как несколько лет назад стал ставить в театре свои спектакли, понял, что катастрофически не хватает прикладных знаний — как оптимальнее организовать и заставить рабочий административный процесс не останавливаться, пока ты занят творческой частью, как грамотно рассчитать финансово-юридические аспекты и так далее. Поэтому в наступившем году я получу второе высшее образование — заканчиваю ВШДСИ им. Дадамяна при ГИТИСЕ по специальности «Менеджмент сценического искусства».

Анна Хохлова (гр. «Дискотека авария»):

Я училась в Санкт-Петербургском Государственном Университете Культуры и Искусств по специальности «Эстрадно-джазовое исполнительство». Как ни странно, я любила не то что бы предметы, а скорее то, где и как они проходят. Безумно нравилось, когда несколько групп на потоке собирались в одной громадной аудитории. Нравилась эта атмосфера – когда сидишь где-то в толпе и смотришь, кто чем занимается. Это очень забавно. Кто-то спит, кто-то зубрит следующий предмет, кто-то обсуждает дела сердечные…

Сессия для нас – это было нечто! Как она вдруг начиналась? Вообще что это? А самое главное — что делать. Но каким-то образом чаще всего удавалось сдать на четыре и пять. До сих пор не понимаю – как.

Самое яркое воспоминание — это первый курс. Впервые в большом городе, столько эмоций, планов и желаний. А жизнь в общежитии – это же вообще что-то невероятное! Столько творческих людей вокруг, столько событий и идей. Знакомство с друзьями, с которыми общаемся и по сей день, но, к сожалению, не так часто как хотелось бы и не со всеми.

Денис Косяков, ведущий канала «Ю», программа «Готов на всё»:

Я учился в Театральном институте имени Щукина. Именно институте, а не училище! Его переименовали именно в тот год, когда я туда поступал.

Всё бы отдал, чтобы вернуться туда, и снова прожить эти потрясающие четыре года. Сцендвижение, сценбой, танец, фехтование — моё любимое. Это было очень круто.

А уж сравнивать обычный диплом, который пишут в других институтах и дипломные спектакли в театральных институтах — и вовсе глупо. Не знаю, где ещё можно получить столько удовольствия от учёбы.

Не помню ничего по предмету «История зарубежного театра». Эта лекция шла в понедельник первой, и я ни разу так и не смог собрать силу воли в кулак, чтобы заставить себя проснуться и приехать.) Как я тогда сдал экзамен — до сих пор для меня большая загадка.

А знали бы вы, сколько секса помнят аудитории, кулисы и, особенно, душ в подвале. Лично я не знаю, у меня уже тогда была девушка, на которой я в последствии женился. А это так: слухи 🙂

Эльмира Абдразакова, «Мисс Россия — 2013»:

Я училась в Сибирском Государственном Университете Путей и Сообщения на факультете Мировой Экономики , специальность — антикризисное управление.

Отучиться успела только один семестр, так как после победы в конкурсе «Мисс Россия» мне пришлось взять академический отпуск. Вкусить все прелести студенческой жизни мне еще только предстоит.

Любимым предметом в университете было Антикризисное Управление, особенно он мне полюбился, когда я получила «отлично» на экзамене. Хотя если честно, мне очень везло на экзаменах и я почти всегда доставала билет, который знала лучше всего .

Любимый преподаватель — по английскому языку . Для меня важно , когда в педагоге совмещается доброта и строгость. Группа у нас была очень дружная , я и сегодня со многими общаюсь . Но больше всего в своем университете я люблю столовые!☺

В нашем университете их целых семь! Еще одно яркое воспоминание — это студенческий театр «Сфера» при университете. Там было очень весело!

Лоя, певица:

Летом 2002 года я переехала из Полтавы в Москву. Закончив 11 классов в московской школе № 1037, сразу же поступила в Московский Университет Сервиса на факультет Социально-культурного сервиса и туризма. Параллельно я подрабатывала, чтобы водились карманные деньги. Устроилась курьером в дистрибьюторской музыкальной компании. Через полгода, правда, я прекратила данную деятельность и начала пробовать себя на всевозможных кастингах. А уже в 2006 году познакомилась с Васей и Валерой (группа «5sta Family»), мы начали творчески развиваться вместе.

Не могу сказать, что учеба для меня в тот момент стояла на первом месте. Я четко шла к своей цели — стать популярной певицей. Наверное поэтому и не уделяла учебе должного внимания. Однако, несмотря на это, я все же успевала везде!:) У меня появились студенческие друзья. Веселая и интересная компания. Благодаря им я, наверное, в общем — то и успевала. Так как не все пары удавалось посещать, а они без вопросов давали переписать лекции и подготовиться к коллоквиуму, экзаменам и зачетам. Правда было несколько предметов, которые я старалась не пропускать: социология, иностранные языки, психология. Люблю все это. Поэтому эти предметы были у меня под прицелом, так сказать. Сессия, конечно, всегда проходила весело. Не могу сказать, что я испытывала дрожь в коленях, но, тем не менее, не всегда все было удачно. Сегодня я, к сожалению, не успеваю поддерживать отношения со всеми с кем тогда общалась. Очень мало свободного времени. С родственниками — то почти не вижусь.

Хорошее было время. Светлое, интересное. Много полезного для себя узнала. Поэтому всех студентов поздравляю со столь светлым днем! Днем Студента! Успехов вам на сессиях!

Воспоминания. Студенческие годы

О. Вонифатий Соколов

Помню, о. Вонифатий все донимал меня, чтобы я сбрил усы: «Костя! Почему вы не сбреете ваши усы? Они расширяют ваше лицо!» Я отвечал, что меня о. Александр благословил. Как-то раз он даже Патриарху об этом сказал, на что тот шутливо ответил: «Это особый случай!» [2] .

О. Аркадий Пономарев

Я вспоминаю о. Аркадия Пономарева, который служил в храме Петра и Павла у Яузских ворот. Это был очень энергичный человек. Он первым в годы войны отремонтировал свой храм. До войны наше духовенство, платя очень высокие налоги, вынуждено было собирать пожертвования на ремонт. Выходил батюшка в епитрахили и говорил: «Православные, помогите — кто сколько может!» — и шел по рядам, а прихожане клали — кто пятачок, кто какую другую монетку. О. Аркадий, выходя, всегда очень конкретно говорил: «Проповедь на праздничное чтение», — и, как только он начинал говорить, раздавалось щелканье кошельков, — тогда были распространены кошелечки с двумя шариками: все знали, что закончит он одной и той же фразой: «Други мои! Храм наш требует ремонта!» И — еще не кончилась война, как он уже отремонтировал церковь Петра и Павла.

Великий Пост — это вскрытие истоков собственной нравственности. Весной вся природа очищается — очищаются газоны, появляется молодая травка, подснежники. Точно так же в пост организм очищается от шлаков, а вместе с тем в душе открываются особые рецепторы, способные чутко сострадать Страстям Христовым в Великую Пятницу, а потом с восторгом встретить Светлое Христово Воскресение. Перед Пасхой, как водится, прежде всего мыли окна. Я всегда с ужасом смотрел, как в высоком доме, где-нибудь на пятом—шестом этаже хозяйка, стоя на подоконнике и высунувшись из окна, вовсю намывает стекла. Дома перемывали посуду, вытирали всю пыль и грязь, — все, что за зиму накопилось. В Великий Четверг непременно брали огонь от «Двенадцати евангелий», приносили домой и старались сохранить весь год. Для этого в доме горело несколько лампад, — если в одной масло иссякнет или ветер огонек задует, то в других он сохранится.

Причащаться на Пасху в наше время было не принято.

Для нас высшим благоговением было причаститься в Великий Четверг — вместе с учениками Христовыми. Служащие, те, кто в этот день никак не мог, причащались в Великую Субботу. Была даже особая постоянная «субботняя» публика: профессора и другие видные люди.

Конечно, есть люди, которые и в церковь-то заглядывают только на Пасху, — для таких это единственная возможность. Такие были и до революции. Патриарх рассказывал, как одна чопорная петербургская дама говорила — с особым галликанским акцентом: «В церкви так скучно! Бог знает, что: как ни придешь, все — «Христос воскресе!»»

С Красной горки начинали катать яйца. У меня в детстве тоже была специальная дощечка для этого, — длиной, наверное, в полметра, с наклоном и с желобком внутри. На один конец яйцо клали, с другого — катили. Чье яйцо уцелеет — тот победил.

В послевоенные годы, когда особенно дороги стали могилы, народ пошел на кладбища не на Радоницу, как было принято раньше, а в первый день Пасхи. До революции такого явления не наблюдалось. Что ж — новые обычаи тоже рождаются. На Преображенском кладбище есть могила наших солдат, скончавшихся в госпиталях после Финской кампании. И вот, куртина от обелиска до ворот в прошлые годы была сплошь засыпана крашеными яйцами. Памятник — красная звезда на обелиске, а рядом стоят люди и поют пасхальные гимны.

По моим наблюдениям, такого пасхального ликования, как в России, нет нигде в мире. Однажды мне пришлось присутствовать в костеле — у нас в Москве, — на католическую Пасху, — и показалось очень уныло. К счастью, православная Пасха была позже и я, так сказать, получил компенсацию.

Я застал только уже самый закат обновленчества. Кончилось же оно со смертью Введенского. Как-то он пришел на прием к Патриарху, но тот его не принял. Оскорбленный Введенский заявил: «Вы меня позовете, но ноги моей больше здесь не будет. » В тот же день его разбил паралич, вскоре он и умер. Для Патриарха же было очень тяжело воспоминание о том, как в 20-е годы его вынудили принять Введенского в общение, обещая за это сохранить жизнь митрополиту Вениамину. Об этой истории многие знали, но никогда не говорили; Патриарха же это жгло до самой смерти. Последним оплотом обновленцев был храм Пимена Великого в Новых Воротниках. Однажды ехал я в трамвае на площадь Борьбы [4] и, выходя с передней площадки, заметил, что с задней в трамвай входит какое-то духовное лицо — в синей или даже голубой полинявшей рясе, с крестом и панагией, — человек очень неприятного вида. Потом я спрашивал, кто бы это мог быть, — мне сказали только, что это кто-то из Пименовского храма. Там же служил сам Введенский с семейством. Периодически они устраивали в алтаре «разборки», — чему благоговейно внимали прихожане через алтарную преграду. Говорили, что однажды из алтаря вылетела митра и покатилась по храму. Оставалось только гадать, была ли она в кого-то пущена или сбита сыновней рукой с головы первоиерарха. Мне довелось лет пять держать у себя на приходе в Песках его сына, который был уволен туда за полную неспособность к ведению регулярной службы в городском храме. Это был сын от второго или третьего брака, всю блокаду проведший с матерью в Ленинграде, — что наложило на него свой отпечаток. По душе это был человек очень хороший, с глубоким покаянным духом (и во хмелю и после оного). Он, к тому же, был автомобилист, и я подарил ему генератор и ветряк для выработки электричества, а потом мне жаловались, что он одному себе лампочку провел и книжки читает, а другим электричества не дает. Тогда я просто провел электричество в храм, и это обошлось дешевле, чем прежние самодеятельные затеи.

Вспоминаю начало занятий — в ноябре 1943 г. Нас встречает «генерал-директор тяги», Дионисий Федорович Парфенов. Моложавый, худощавый генерал, невысокого роста, он обращается к студентам с большим уважением, пожимает каждому руку и вручает маленький традиционный значок-восьмиугольник с изображением на красном фоне надписи «МИИТ».

На первом курсе студенты — и только что окончившие среднюю школу, и уже отвоевавшие, с контузиями, ранениями. Были и те, кто ушел на фронт после второго-третьего года обучения, а после ранения вернулся. Среди них девушка-инвалид. У нее целой была только одна нога, вторая — по колено (она ходила на протезе), и не было обеих рук, примерно до локтей. Кем она была на фронте, я точно не знаю — то ли радистка, то ли санинструктор. Относились к ней рыцарственно, ее опекали и студенты-юноши, и взрослые. Ребята ждали ее, чтобы открыть дверь, чтобы в гардеробе снять с нее, прежде всего, полевую сумку, потом пальто, потом вновь одеть на нее эту сумку, и поодаль сопровождать ее по лестнице, — пока она, медленно — независимо от этажа здания, — тяжело переставляя протез, поднималась по ступенькам. Лекции она только слушала, писать не могла, — на руках у нее были неподвижные черные перчатки. Тем не менее она закончила МИИТ с красным дипломом. Где она потом работала, я не знаю, — она училась на курс старше нас, но заканчивала уже без меня.

По традиции первую неделю первокурсники слушали самых крупных ученых и профессоров, и только потом начинались обычные занятия — с заданиями, опросом, отметками и прочей атрибутикой воспитательной работы [5] .

Мне запомнилась одна из первых лекций академика Образцова. Добродушный, чуть полноватый человек в форме светлого цвета, представился так: «Ну, меня-то вы не знаете! Я Образцов, — некоторая пауза, — Академик. А вот сына моего все в Москве знают. Он до сих пор в куклы играет на Тверской. У меня два сына. Старший-то — умный. Он мне на самолете из Киева мешок картошки привез». Старший сын его был военный летчик, а младшего, и правда, знают все. Театр его существовал еще до войны, и действительно располагался тогда на Тверской. Помню еще парадоксальное замечание академика Образцова: на «путейском» языке слово «путь» — женского рода. С этого начиналось знакомство с курсом организации движения.

Мы знали, что актовый зал был некогда домовым храмом. Конечно, речи о его восстановлении не было. Но как-то негласно признавалось то, что возвышение, расположенное на месте алтаря, — священное место, и оно ничем не было занято. Воинствующего атеизма не было. Преобладал общий дружеский тон. Кто-то бывал в церкви. Посещавшие храм не вызывали удивления или критики. Однажды один из студентов рассказал о своей озорной выходке в церкви. Его никто не поддержал и, тем более, никто не одобрил.

Одного из моих друзей вызвали в комитет комсомола. Стали расспрашивать, о том, о сем. Потом секретарь комитета спросил его: «А что-то фамилия у вас подозрительная: Рождественский» — «Конечно, — ответил тот, — как и ваша». Фамилия секретаря была Успенский.

Иногда мы узнавали в храмах наших профессоров, скромно стоящих где-то в уголочке, а нередко и военных, у которых под штатским пальто или плащом отчетливо прорисовывались погоны [6] .

Однажды в Великую Пятницу мы сдавали экзамен. Принимал его, как я помню, доцент Смирнов, и здорово меня мучил. Пока я сидел, готовился, он встал, повернулся ко мне спиной, и я увидел у него на пиджаке подтек воска. «Ах ты, — думаю, — меня терзаешь, а сам-то вчера где был?» Конечно, слушал «Двенадцать Евангелий»!

Естественно, все мы слушали курс исторического материализма, политэкономии, получали соответствующие баллы на зачетах и экзаменах, но среди нас были молодые люди, — особенно из фронтовиков, — глубоко чувствовавшие ту историческую духовную традицию, которая напрямую ассоциировалась с Церковью. Дискуссий, как правило, не вели. Но преобладало, как основное направление, бережное отношение к историческому прошлому Родины, что, кстати, и было общим настроением героизма и патриотизма.

Как заповедное место вспоминается библиотека с ее старинным интерьером, очередью за учебниками и выпрашиванием «на денек» серьезных отраслевых изданий.

Аудитории были нетопленые, писать — не на чем. Мы меняли свои продовольственные карточки на бумагу, знали на центральном рынке, у кого можно купить подешевле. Кроме того, нам давали талоны на табак и надо было курить: перекур — вещь обязательная к исполнению. Мы великолепнейшим образом умели закрутить кусок газетки, засыпать туда табак, скрутить, потом вынуть «катюшу» из кармана, высечь необходимую искру и потом обменяться -кто искрой, кто табачком. Это был целый ритуал, — как в армии, так и у нас. Пришлось курить и мне. Своей потребности в этом у меня не было — так что, как только кончилась война, я скрутил свою последнюю сигарету и больше уже к этому не прикасался [7] . Я и тогда-то большую часть табачных карточек обменивал на бумагу. Помню, пожаловался старшему брату, Николаю Владимировичу: «Все бы ничего, но бумаги нет, очень трудно, она дорогая». А он рассмеялся и говорит: «Знаешь, когда мы учились, мы ходили по пустым вымершим квартирам, срезали обои и на них писали».

Мои занятия виолончелью продолжались с 1943-го по 1954-й год — и к этому времени у меня уже был определенный репертуар, состоявший из таких произведений, как «Лебедь» Сен-Санса или «Танец маленьких лебедей» Чайковского. То, что я играл, было в основном уныло-меланхолического духа — «lente», «adagio», «moderate». Пометки «allegro» «a росо vivace», «presto», «prestissimo» не вдохновляли меня. Патриарх, зная о моих занятиях, иногда употреблял забавные термины. Так, если надо было быстро уехать с какого-то мероприятия, он говорил: «Ну что, аллегро удирато?»

Потом началась моя практическая церковная работа, которая не оставляла мне ни малейшего времени. Но все-таки я основал в Духовных школах смычковый ансамбль из 22 человек, сам покупал скрипки. У нас были 4 виолончели, 2 великолепных альта. Будущий митрополит Минский Филарет был у нас виолончелистом, как и я, а покойный теперь уже митрополит Тверской Алексий (Коноплев) — первой скрипкой. Это было в начале 50-х. В последующие годы, до моего ухода, ансамбль кое-как держался, а потом распался. Инструменты пропали: что-то продали, что-то разворовали.

И сам я сейчас, к сожалению, самое большее, что могу, — это взять инструмент, протереть мягкой тряпочкой, настроить, чтобы дека была в рабочем положении. Техника, конечно, потеряна.

Что можно добавить, вспоминая студенческое время?

Я в студенческие годы буквально “пустилась во все тяжкие”, не в обывательском смысле этого слова, а в плане максимального использования имевшихся возможностей: ходила в студенческий хор, которым руководил Г.М. Сандлер, занималась в секциях легкой атлетики и спортивной гимнастики; одно время у нас работала даже женская секция самбо, в которой также без меня не обошлось. Я участвовала в университетских и межфакультетских соревнованиях по академической гребле, волейболу, спортивной гимнастике, велосипеду, стрельбе, выезжала летом на студенческие стройки Медведковской и Михалевской ГЭС, начинала читать лекции по линии общества “Знание” и т.п.

Судя по всему, чуть раньше Вас или одновременно с Вами на философском факультете учились: Альберт Баранов, Василий Ельмеев, Андреі Здравомыслов, Светлана Иконникова, Борис Пары- гин, Владимир Ядов. Недавно Альберт Баранов заметил: «. от философского факультета и от учебы на философском факультете в Ленинградском государственном университете имени Жданова я вынес только одно приятное воспоминание: я поступил в хор. Туда меня привел Андрей Здравомыслов И это единственное позитивное воспоминание об учебе в Ленинградском университете». Воспоминания Ельмеева, Здравомыслова, Ядова — иные. Что бы Вы сказали?

С Барановым, Здравомысловым, Иконниковой и Парыги- ным я училась на одном курсе; а вообще наш курс дал целую плеяду известных социологов и философов: В. Бранского, Н. Гордиенко, В. Ильина, А. Кармина, И. Леймана, Л. Мике- шину, В. Шаронова, психологов Н. Крогиуса и М. Дмитриеву. И это далеко не полный список! В. Ядов был на курс старше, но я его знала по студенческой стройке Медведковской ГЭС.

В. Ельмеев был старше нас на два курса, с ним во время учебы я практически никак не пересекалась.

В отличие от А. Баранова мои воспоминания об университете очень многогранны, и студенческие годы я вспоминаю с удовольствием. Процесс преподавания меня не всегда устраивал, но я всегда пыталась хоть что-то из них вынести в соответствии с любимой поговоркой моего отца: “Нет такого свинства, из которого нельзя было бы выкроить кусочек ветчины”. Точно так же я максимально старалась использовать те возможности, которые предоставлял университет для активного участия в студенческой жизни, поэтому я и пела в университетском хоре, и занималась спортом, и участвовала в студенческих стройках, и вела общественную работу. Скучно мне не было, а хороших товарищей и друзей было много.

В ряде воспоминаний представителей Вашего поколения есть описание отношения к смерти Сталина. Каким оно было в Вашей семье и у Вас лично?

В нашей семье родители никогда при нас (детях) разговоры о политике не вели, никакие фамилии вождей не упоминались. Тем самым папа с мамой защитили наше детство от той страшной стороны жизни всей страны, которая полностью расходилась с лозунгами социализма и коммунизма. Но я помню один эпизод — скорее всего, это был примерно 1937 — 38 гг., мне было лет шесть — когда вечером у нас в столовой собрались отец и два его брата (оба тоже замечательные люди, о которых можно говорить и писать особо) и долго о чем-то очень тихо говорили, не садясь за стол. Меня отправили спать в другую комнату, но я хорошо помню, что эта беседа вызвала у меня какое-то чувство неопределенной тревоги. Понять ее я не могла, но почему-то именно тогда я поняла, что очень люблю этих людей. Мне почему-то представилось, что когда-нибудь эти три прекрасных человека умрут, и стало их так жалко, что я уже лежа в постели, начала плакать, сначала тихо, а потом с всхлипываниями и подхрюкиванием. Плакала я не для публики, а для себя, но кто-то услышал эти звуки, отец и дяди пришли в спальню и, естественно, стали меня расспрашивать, что случилось (плакала я в детстве крайне редко, других случаев даже не помню). Я не хотела огорчать этих прекрасных людей мыслями об их смерти и соврала, что я не хочу умирать. Старший из братьев, дядя Миша, работавший в Ленгорздравотделе и впоследствии пострадавший в деле врачей, дал мне крохотную шоколадку, на обертке которой была напечатана какая-то загадка, и сказал, что если я ее съем, я никогда не умру. Шоколадку я разделила на четыре части, потребовав, чтобы они ее тоже съели, и после этого успокоилась и заснула. Дяде я, конечно, не поверила, но это было неважно.

Что же касается Сталина, то я видела его портреты в детских книжках, например, по-моему, в книге В. Квитко, и помню, что долго всматривалась в его портрет, пытаясь понять, что это за человек. Но спрашивать у родителей о нем не стала, понимая, что это тема закрытая.

К смерти Сталина я отнеслась как-то настороженно: вроде бы, надо было переживать скорбь, но я ее не чувствовала. Зато помню, как в день похорон Сталина, в отчаянный мороз, возвращаясь в троллейбусе домой от подруги, я стала думать о том, что же теперь будет в стране после его смерти? На сколько времени хватит инерции в ее развитии, которая заложена в его правление? Я почему-то решила, что лет двадцать эта инерция будет как-то сохраняться, но что будет потом — решительно не могла себе представить, только понимала, что изменения обязательно будут. Дома у нас вопрос о его смерти не обсуждался.