Воспоминания узников гулага читать

В. Лазарев — Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний

В. Лазарев — Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний краткое содержание

Авторы сборника — люди, прошедшие через ГУЛАГ. Через тюрьмы, допросы, издевательства, карцеры и камеры смерти, этапы и лагеря. Они работали на лесоповале и в рудниках, голодали, болели, теряли товарищей. Но в нечеловеческих условиях, при любых обстоятельствах — будь то стычки с лагерным начальством или конфликты между политическими и уголовниками — они умели отстоять свое достоинство.

Составитель: Александр Солженицын.

Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Поживши в ГУЛАГе

1937 год глазами очевидца

Сейчас, когда я пишу свои воспоминания, мне исполнилось шестьдесят лет, из которых десять я прожил на Колыме.

Тогда, в наиболее тяжелые дни и годы, проведенные в ледяных концлагерях на краю света, часто думалось: только бы дожить, рассказать людям правду о том, что было. Не может быть, чтобы люди, узнав эту страшную правду, заглянув за лживый фасад «счастливой и радостной жизни», не пришли в ужас, не поняли, что так жить дальше нельзя, что нужна очистительная гроза, которая бы смыла эту грязь с России, оправдала невинных и разметала партвельмож и их пособников — палачей народа.

В этой квартире мы поселились полгода назад, когда я приехал сюда, в Ступино, и поступил на работу в отдел главного механика строившегося крупного авиационного завода — Комбината 150.

Осенью 1936 года меня неожиданно вызвали в отдел кадров Каширской ГЭС, где я в то время работал, и предложили уволиться. Заместитель директора тов. Орлов сказал, что меня могут уволить с формулировкой «по собственному желанию» или «по сокращению штатов» — как я хочу. Я выбрал последнее, так как в этом случае полагалось выходное пособие, а никаких сбережений у нас с женой не было, и мы с трудом тянули от получки до получки. За два года до этого я женился, и у нас с Женей была уже пухлая и здоровая дочка Лидочка, которая только-только начала ходить и болтать. В обеих я не чаял души. Мне тогда исполнилось двадцать девять лет, я был полон сил, и трудности жизни того периода сносились легко. Я жил с уверенностью, что дальше станет лучше. Женя была на два года моложе меня; когда мы познакомились, она работала копировщицей, а потом секретаршей бюро ИТР при завкоме. Она считалась одной из первых красавиц в Кашире; у нее было много поклонников, а местные хозяйки не слишком лестно отзывались о ее поведении.

Я был тогда совершенно неопытен в обращении с женщинами, боялся их, и красавиц в особенности. Но судьба, видно, толкала нас в то время друг к другу. Мы каждый день виделись на работе, иногда по одной дорожке шли домой.

Когда она на меня обращала внимание, все во мне ликовало и я становился немного хмельной от радости. Вскоре мы поженились. Однако рука судьбы уже переводила стрелки, и наши пути разошлись на многие годы.

Почему после Каширской ГЭС я поступил на авиационный завод? При увольнении мне прямо не сказали, но дали понять, что я попал в разряд «неблагонадежных». Между тем никакой конкретной вины я за собой не знал и, чтобы проверить, действительно ли меня внесли в «черный список», я решил поступить на военный завод — кстати, он был на двадцать километров ближе к Москве.

Там меня приняли сразу, без разговоров. Правда, начальник отдела кадров Каширской ГЭС мне советовал уехать в какую-нибудь другую область; но я в то время не понял значительности этого совета, да и на дальние поездки в поисках работы не было денег. На Каширской ГЭС ко мне, вообще, относились хорошо, и все жалели о моем увольнении, однако, видимо, был нажим извне. Директор ГЭС М. Г. Первухин дал машину для вещей, и мы переехали в Ступино.

Завод строился огромный, директором был племянник Серго Орджоникидзе — Вазирян.

Субботний вечер. Попьем чаю — и спать, а завтра собираемся пойти в лес, за цветами. Стол накрыт к чаю, весело поблескивает новый электрочайник — в то время чуть ли не предмет роскоши.

Стук в дверь. Входят двое незнакомых мужчин и один сосед:

— Здравствуйте! Разрешите проверить документы!

— Фамилия? Имя? Отчество?

Высокий протягивает какую-то бумажку, на которой крупно напечатано сверху: «Ордер на обыск и арест». Остального текста не различаю.

Высокий направляется к этажерке с книгами. Я сажусь около стола и довольно некстати предлагаю остальным:

— Не хотите ли чаю? Садитесь.

Те отказываются. Сосед не знает, куда девать глаза и руки, — ему эта роль явно не по душе, и он притащен сюда насилу. Лицо второго ничего не выражает — ему не впервой.

Жена стоит около стола с ребенком на руках и растерянно улыбается.

Обыск, как видно, только формальность: слегка порывшись в этажерке, высокий забирает с собой две книги — Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» и А. О. Авдеенко «Я люблю».

Накидываю легкое серое демисезонное пальто, наскоро обнимаю Женю и целую сонную Лидочку.

— Не знаю, возможно, месяца на три.

Темно. Сажусь в кузов бортовой машины — поехали! На минуту мелькает мысль: «А может быть, спрыгнуть по дороге и удрать? Но куда?»

Страну в то время все больше затягивала черная паутина НКВД. После охоты на «бывших» взялись за раскулачивание крестьян, потом за оппозиционеров и всех сомневающихся в гениальности «вождя», потом за инженеров — недавно прошел Шахтинский процесс, и слово «инженер» все еще звучало как «вредитель».

Много инженеров, особенно крупных, забирали и сейчас; среди них были и такие, с которыми мне приходилось встречаться и вместе работать.

Заместителем директора по капитальному строительству у нас работал А. С. Голубцов. Выходец из рабочей семьи, он окончил рабфак, стал инженером и все силы отдавал строительству электростанции.

Незадолго перед этим он вернулся из Германии, куда был командирован по вопросам поставки турбин для нас. Не был дома больше года. Жена ему приготовила по приезде самовар, а он, не дожидаясь чаю, вечером примчался на ТЭЦ — соскучился по Кашире. Я еще был в машинном зале — он поздоровался, спросил, как идут дела, и на мою воркотню насчет каких-то неполадков похлопал меня по плечу и сказал: «Это пустяки; молодцы, вы так много сделали, — я не ожидал!»

А ночью его забрали. Через несколько месяцев он все же был выпущен, и его выслали строить Березниковскую ТЭЦ — на Северном Урале. По тем временам эта ТЭЦ считалась высокого давления (60 атмосфер), и строительство ее было связано с большими трудностями. Там он и погиб впоследствии.

Были случаи, когда некоторых людей после двух-трех месяцев ареста отпускали, — вот откуда у меня вырвалось: «Месяца на три».

То, что произошло со мной, поначалу меня не очень волновало; я даже подумал: «Ну и черт с ними, пусть проверят, разберутся, и после этого я буду очищенный — без подозрений».

Читать онлайн «Записки врача. Воспоминания о ГУЛАГе»

Автор Недовесова Вера Григорьевна

Началась тюремная жизнь

Перед арестом

Вернувшись в декабре 1936 года с Чрезвычайного съезда советов на котором была принята новая Конституции СССР, первый секретарь астраханского горкома партии собрал у себя дома несколько человек, и нас с мужем* в том числе. За столом хозяин дома много и интересно рассказывал о съезде. Вдруг я услышала чьи-то слова: «Ну теперь начнутся массовые аресты».

* Василий Янович Сусаров — врач, заведовал облздравом в г Астрахани. Расстрелян в 1938 году, впоследствии реабилитирован.

Жизнь между тем текла как будто спокойно, размеренно. Я работала над диссертацией, занималась со студентами. Муж также трудился. Встретили 1937 год. Я списалась с заведующим кафедрой патанатомии Саратовского мединститута и повезла ему свою работу на рецензию. И вдруг в Саратове к своему ужасу узнаю, что профессор арестован.

С начала 1937 года и в Астрахани начали «исчезать» некоторые партийцы и беспартийные тоже.

Из нашего мединститута первым пострадал заведующий кафедрой гистологии. Говорили, что он обвиняется в национализме (он — белорус). Вторым репрессировали заведующего кафедрой общей гигиены. Я помнила, как на одном из заседаний кружка по изучению марксизма он горячо доказывал, что проституция — тоже форма труда для проститутки даже тяжелого. Говорили, это послужило одной из причин его ареста.

Несколько позже арестовали швейцара института. По слухам, он сознался, что много лет был шпионом каких-то государств.

С мая муж отметил, что к нему значительно ухудшилось отношение в партийных кругах, и однажды, придя с заседания партийного актива, объявил, что его исключили из партии. Через несколько дней сняли с заведования облздравом. При исключении из партии объявили, что под его руководством новый родильный дом построен вредительски, пользовать его нельзя. Однако, побывав в Астрахани в 1972 году, я убедилась, что этот самый роддом благополучно функционирует с полной нагрузкой.

Муж еще работал в мединституте. Время было каникулярное, и мы с ним и с дочкой уехали в Ленинград. Здесь мы занимались в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Я видела, как мучительно трудно мужу писать в анкете — «беспартийный». Он сын рабочих — и по матери, и по отцу. Вырос в бедноте. Партии был предан беспредельно. В партию был принят 16-ти лет, когда работал в селе избачом. И он — «беспартийный».

В начале августа мы приехали в Москву к моей сестре, и на другой день муж выехал в Астрахань.

Одиннадцатого августа я получила телеграмму за подписью мужа: «Немедленно возвращайся домой». Оставив дочь в Москве, я выехала в Астрахань. На вокзале меня встретил тесть моего брата и рассказал, что одиннадцатого августа моего мужа арестовали и дома у нас только няня. Жили мы с ним в одном доме, но ехать вместе со мной он отказался из-за боязни за себя и свою семью. Взяла я извозчика и поехала одна. Путь мой лежал мимо квартиры двоюродной сестры, очень близкой мне. Заехала я к сестре. Увидев меня. Рая явно испугалась, дальше передней не пустила и, не дожидаясь моих вопросов, заявила, что ничего-ничего не знает о моем доме, слышала только, что муж мой арестован. Не поинтересовалась, где моя дочь, и быстро выпроводила. Извозчик меня ждал. Приехала я домой. Нянечка встретила меня сердечно, плача, рассказала, что мужа арестовали одиннадцатого августа, разрешили послать мне телеграмму, проверенную следователем, затем отдали ее няне и велели утром отправить. На следующий день после моего приезда позвонил из НКВД следователь, назвал свою фамилию — Трушин, объяснил, что ведет дело мужа, и поинтересовался, привезла ли я дочь. Узнав, что я вернулась без дочери, одобрил. На вопрос, возможны ли передачи и какие, ответил, что разрешается передавать белье, деньги же и продукты не следует посылать, так как у них есть все, вплоть до фруктов. Разрешается передавать и газеты. И я ровно год передавала белье и четыре месяца газеты, пока не узнала, что никогда ни одна газета не была передана. Чистое белье передавали, а грязное не возвращали.

В сентябре 1939 года началось мое полное одиночество. Дочка была в Москве. Со мной жила ее нянечка, прекрасной души человек. Больше ни с кем общения не было. В октябре 1937 года меня уволили из мединститута, где я была ассистентом на кафедре терапии, с оригинальной формулировкой: «по собственному желанию и политическому недоверию». В институте я проработала около 15 лет. К этому времени ряды партийных работников в Астрахани заметно поредели. Застрелился председатель горисполкома, повесился заведующий коммунальным отделом.

В инфекционной больнице, где мне удалось устроиться, имелось и детское отделение. В Астрахани в 1937 году создали детский дом для детей «спецконтингента», как обозначали репрессированных родителей. Оттуда к нам в различные отделения поступали заболевшие дети. Очень запомнились мне брат и сестра лет двенадцати. Отец у них работал торгпредом в какой-то стране. Репрессировали и его, и жену. Дети были присланы в Астрахань из Москвы. Оба ребенка поступили к нам с брюшным тифом. Трогательную картину представлял нежный, внимательный уход брата за сестренкой. Я их приняла и направила в одну палату. Когда детей переодевали в больничное, из карманов одежды мальчика посыпались бумажки. Оказалось, это почтовые квитанции. Дети писали Сталину, Ворошилову, Молотову, что их родители честные коммунисты и что их надо немедленно освободить.

Во время одного из моих ночных дежурств по больнице обратилась ко мне старушка-эстонка, плохо говорящая по-русски, с просьбой проверить, нет ли в больнице ее внука. У нее единственная дочь, которую вместе с мужем арестовали, и забрали куда-то маленького их сына, внука этой старушки. Долго она искала внука. Наконец ей дали справку, что мальчик помещен в дом малютки в Москве. Там сообщили, что ребенок направлен в Астрахань в детдом спецконтингента. Бабушка приехала в Астрахань, но в, детдоме выяснилось, что ребенка отдали на патронаж гражданам, их фамилию и адрес указали. Но они с ней и разговаривать не захотели, сказали только, что мальчик заболел, его сдали в инфекционную больницу. Сначала она искала ребенка по фамилии его родителей, не нашла, стала искать по фамилии «воспитателей». Нашла. Ребенок поступил с корью, с очень тяжелой формой, и в больнице умер. Никто за телом не пришел, его похоронили в общей могиле, как беспризорного.

Через год в Темлаге меня разыскала мать этого ребенка. К тому времени просочились сведения, что в Астрахани есть детдом, где содержатся дети репрессированных москвичей. Узнав, что я врач из Астрахани, она обратилась ко мне — не знаю ли я что-нибудь о ее мальчике. Пришла она ко мне с вышивкой в руках. Вышивала для сынишки тюбетейку. Посмотрела я на эту тюбетеечку и поняла, как она надеется на встречу. Мальчик, похороненный в общей могиле, и был ее сыном. И не хватило у меня силы сказать ей правду. Ответила, что за время моей работы в инфекционной больнице этот ребенок не поступал — пусть живет надеждой, время ей поможет. Был у меня любимчик в больнице. Очень я привязалась к этому мальчику. Однажды из того же детдома привезли мальчика четырех лет — Федю Иноземцева (он говорил — «Аноземцев»). Поступил он с корью. Коревое отделение ремонтировалось. По приказу главного врача его положили в ординаторскую моего отделения, где кроме меня никто не бывал. Одежды для него не было. По моей просьбе сшили ему пижаму из пестрой фланели. Пижама заменяла ему дневную одежду, но он и ложась спать не хотел ее снимать. Пришлось мне дома (с помощью нашей нянечки) сшить ему вторую пижаму, тоже пеструю. Тогда он соглашался переодеваться для сна. Мальчик хорошо, грамотно говорил. Ко мне привык быстро. Рассказывал, что у него есть папа и мама, но они куда-то уехали, и он «теперь живет в доме, где много деток и не все детки хорошие». Как-то он увидел через окно легковую машину и сказал, что и у папы есть такая машина. Каждое утро он выходил к воротам больницы встречать меня. Он очень волновался, если я задерживалась. И я старалась приходить пораньше. Когда Феде дали ложку для второго, он сказал, что он мясо ест вилочкой. Принесла я ему вилочку, с которой он прекрасно справлялся. Как-то целый день он был задумчив, плохо ел. Оказалось, что он хочет красную конфету, как ему бабушка приносила. Я много доставляла ему конфет красного цвета, но все это было не то. Однажды я увидела и купила конфеты — малинки, крупные, Довольно грубые, без оберток. Это оказалось то, что было его мечтой. Он долго смотрел на малинки, гладил их и все, видимо, не решался есть.

Мы с Федей очень привязались друг к другу. Жаль было расставаться с ним. Выдержала я его до полном выздоровления. Рассказывала ему сказки, учила стихам. К моему огорчению, с ним пришлось расстаться, и больше я о нем ничего не знаю, а очень жаль.

Надеюсь, что мать его нашла, если выжила.

Я ни у кого не бывала и ко мне никто не приходил и не звонил по телефону. Не только знакомые, но и родные боялись общаться со мною. И вот однажды возвращаюсь с работы, а дома всюду стоят в вазах цветы. По словам няни, приходило много молодых людей и девушек, принесли цветы, сказали, что придут вечером. Действительно вечером явилось восемь моих бывших студентов, ныне врачей. Все они из разных городов приехали в отпуск. Узнали о моих бедах, решили навестить. Пришли с конфетами, тортом. Прежде всего я спросила, не боятся ли они контакта со мной, как наши астраханские знакомые.

Мы провели чудесный вечер. Я попросила каждого рассказать о его первом дне работы. Было много забавного, курьезного, но и первых огорчений хватало. И парни, и девушки уверяли, что скоро все несчастья кончатся и у нас опять будет счастливая семья. Спасибо им великое за этот вечер!

К годовщине со дня ареста мужа я начала подумывать, что меня не арестуют, и выписала дочку домой. Дочь приехала незадолго до начала учебного года. .

Воспоминания М.Ф.Махнева как источник по истории ГУЛАГа

История ГУЛАГа привлекает внимание многих отечественных и зарубежных историков. Исследователи привлекают массу разнообразного материала для того, чтобы раскрыть сущность процессов, происходивших тогда в Советском Союзе. Помимо архивных материалов большой интерес вызывают также непосредственные свидетельства очевидцев – наших сограждан, переживших период репрессий и рассказавших затем о том, что они видели собственными глазами.

Как отмечает автор работы «Воспоминания поволжских узников ГУЛАГа как исторический источник» Н.А.Мухинова: «Большую значимость в этой связи представляют воспоминания бывших узников советских исправительно-трудовых лагерей. Этот ценнейшей источник, раскрывающий многие стороны жизни советского общества и советского человека, позволяет выявить новые возможности исследования феномена сталинизма»(1).

В настоящее время воспоминания репрессированных хранятся, в основном, в двух больших архивах. Так, в архиве НИПЦ «Мемориал» существует архивный фонд «Коллекция мемуаров и литературных произведений». Большое собрание находится также в Сахаровском центре (прежнее название — Музей и общественный центр «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова), учредителем которого является «Общественная комиссия по сохранению наследия академика Сахарова», международная неправительственная организация, созданная в 1990 году.

По вполне очевидным причинам в последние годы появляется все меньше воспоминаний репрессированных. И, разумеется, каждая новая находка представляет большой интерес.

Мне хотелось бы рассказать о воспоминаниях Михаила Федоровича Махнева, переданных им лично автору данной статьи.

Михаил Федорович Махнев родился в небольшой деревеньке в Свердловской области, учился в школе красной молодежи. Планировал поступить в железнодорожный техникум, но его отца за то, что раздал в голодный год излишки зерна крестьянам, отправили в бессрочную ссылку в Сибирь. В итоге в 1933 году семья Махневых оказалась в поселке Маслянино в Новосибирской области. Дед и бабка М.Ф.Махнева умерли от голода, а отцу с большим трудом удалось устроиться пастухом. Самого же Михаила, как «грамотного», взяли бухгалтером в одну из районных организаций. Затем он заочно поступил на учебу в Московский институт народного образования.

В 1937 году был арестован по неизвестной причине. Протокол допроса подписать отказался, за что был избит следователем рукояткой нагана. Чтобы сознался в преступлениях, которых не совершал, был отправлен в «холодную». Опасаясь замерзнуть насмерть, был вынужден плясать три часа без перерыва…В результате следователь в протоколе расписался за М.Ф.Махнева и констатировал: «Десятка по пятьдесят восьмой тебе обеспечена!»

В лагерях на Колыме М.Ф. Махнев провел десять лет: забойщик, бурильщик, бригадир забоя, горный мастер… Был освобожден 12 февраля 1947 года, а справку о своей реабилитации получил только через одиннадцать лет. В дальнейшем жил в городе Куйбышев Новосибирской области. Работал на пищекомбинате. Спустя много лет начал писать воспоминания о пережитом.

Воспоминания Михаила Федоровича Махнева трудно классифицировать определенным образом. Сам он называл их «Дневником», хотя по форме это скорее заметки. Разумеется, их автор читал и «Архипелаг ГУЛАГ, и «Крутой маршрут», «Колымские рассказы» и «Непридуманное», но он тоже постарался придать своим воспоминаниям литературную форму. И объяснил, почему он взялся за эту работу: «Я не считаю себя литератором. Я просто писал правду для себя. На Колыме выживал один из тысячи — я выжил и, значит, должен рассказать обо всем, что видел».

Свои воспоминания Михаил Федорович Махнев писал на тетрадных листах крупным ровным почерком. Они разделяются на две части: собственно «Дневник» и сборник небольших мини-новелл.

В «Дневнике» речь идет о жизни в империи ГУЛАГа, начиная с того момента, как молодой человек оказался на борту печально известного судна «Джурма», которое использовали для перевозки осужденных по морю, и до окончания Великой Отечественной войны. Автор подробно рассказывает о жизни в лагере при золотоносном прииске Верхний Ат-Урях, описывает и жизнь заключенных, и распорядок дня. Он подробно характеризует и начальников лагеря, которых довелось видеть. Вот как М.Ф.Махнев характеризует полковника С.Ф.Гаранина: «Начальник лагеря — полковник Гаранин был палач из палачей. В конце 1938 года его вдруг объявили японским шпионом и расстреляли, чтобы скрыть следы всех его преступлений».

Действительно, полковник Гаранин – одиозная личность, о которой писали и Александр Солженицын, и Варлам Шаламов. Старший научный сотрудник лаборатории истории и археологии СВКНИИ ДВО РАН Александр Козлов написал о нем статью под характерным названием: «Гаранин и «гаранщина»(2).

Рассказал М.Ф.Махнев и о другом человеке, сохранившем достоинство в труднейших условиях: «Василий Иванович Лебедев из донских казаков был следующим начальником лагеря. Он оставил о себе хорошее впечатление: заботился о чистоте территории, построил баню. К нему можно было обратиться с любым вопросом. Заключенные любили его, между собой называли «дядей Васей». Позже его перевели начальником другого лагеря, о чем мы все сильно сожалели».

Автор воспоминаний написал десять заявлений с просьбой отправить его на фронт. Ответа не получил. Почему? Это было очевидно: «Стране как никогда нужно было золото. Им расплачивались с союзниками за оружие, оборудование, продукты питания. А золота в это время на Колыме было огромное количество — и в россыпях, и в шурфах, и в шахтах. Добывалось же оно неимоверно тяжело. Поэтому обидно, что каторжный труд заключенных, в большинстве своем безвинно осужденных, так и не оценен пока потомками. А ведь эти люди сделали для победы очень много».

Дальше события развивались следующим образом: «С каждым днем нас оставалось все меньше. Пополнения не было, потому что всех отправляли на фронт. План добычи золота всякий раз увеличивался. Для начальства лагеря выход был один: беречь людей, хорошо кормить, одевать, иначе некому будет работать. Когда немцы подошли к Москве, администрация лагеря побоялась, что среди заключенных вспыхнет восстание, поэтому на сопках были расставлены пулеметы. Но люди вопреки всем прогнозам стали работать еще лучше, искренне веря в победу над врагом. Убедившись в полной надежности «контры», начальство приказало снять пулеметы. За хорошую работу многим моим товарищам, в том числе и мне, «скостили» по одному году пребывания в лагере. Наиболее опытные заключенные стали выдвигаться на ответственные должности — бригадирами, горными мастерами».

Десять мини-новелл, написанных М.Ф.Махневым, рассказывают о событиях и людях, которые навсегда врезались в память. Они совсем невелики по объему, но бесценны по содержанию, так как приводят новые факты, свидетельствующие о той эпохе. Названия мини- новелл, как правило, короткие, но они передают суть рассказа: «День освобождения», «Если успеешь», «Свидание», «Трояк», «У костра». «В шурфе», «Замороженный этап». Есть среди них и рассказы о людях: «Христосик», «Виктор Викторов», «Иуда Скариотский».

Стиль автора наиболее ярко характеризуют мини-новеллы, тексты которых приводится ниже.

Июль 1938 года. Прииск. В бараках тесно, душно. Заключенный Иван Уварич, в прошлом инженер-сантехник, грязный, оборванный, с бессмысленным взором на худом желтом лице, сегодня освобожден от работы в забое по причине расстройства желудка. И вот он ведет разговор с таким же бедолагой, чуть-чуть не попавшим на тот свет:

— Вы, Эдуард Павлович, возьмите сегодня и съешьте мою пайку, а я завтра вашу съем.

— Если успеешь, — бормочет тот в ответ.

Колымская темная зимняя пора. Сквозь просветы в облаках изредка выглядывает ночное бледное небо. Метет поземка. Стройная женщина легкой походкой идет за мужчиной. Надежда Ивановна Малютина — жена главного механика прииска «Ветреный», имеющая двухлетнего сына, и заключенный Виктор Григорьевич Зорин, отбывающий здесь срок, оставивший на воле жену и дочь, искали в эту пору место для тайной встречи. Вскоре они совсем исчезли из вида…

Пьяные от любви два совершенно противоположных по занимаемому положению человека решились на свидание… в морге. Морг стоял в ста шагах от прииска и никогда не закрывался.

…Надежда с ужасом отпрянула от Виктора, когда светом от зажженной спички из темноты выхватило груды голых скрюченных трупов. Это были тела бывших заключенных, не выдержавших пятидесятиградусного мороза и тех жутких лагерных условий жизни и работы, в каких они находились в сороковых годах.

Встречи и ласки среди трупов… Тот, кто не прошел этот путь, не поверит, что эти люди были безмерно счастливы в ту морозную ночь. Живые среди мертвых… Наслаждаясь ворованным, кратковременным счастьем, они не думали о неизбежной расплате…

Вечером перед разводом зачитали приказ начальника лагеря о расстреле за саботаж. В числе тех, кого должны были завтра расстрелять, был черный, как грек, мужчина средних лет. А фамилия у него была русская — Ларионов. Знаком я с ним был давно — работали в одной бригаде. После вечерней проверки Ларионов подошел ко мне и протянул замусоленный трояк — долг, который он возвращал перед смертью…

Его, чуть живого от истощения, взял в контору нормировщиком начальник шестого приискового участка Блинов, молодой статный москвич, попавший на прииск имени Ворошилова Ат-Уряхского горного управления после ранения в ногу в первые дни Отечественной войны.

Через месяц-два Букбулатов, добравшись до жирных харчей, поправился, и его чисто азиатского типа лицо заблестело здоровым цветом жизни и силы.

Блинов по своему русскому простодушию часто рассказывал о непорядках на участке, о том, что много золота идет в отвалы, о поломках импортных дорогих машин. Слушал откровения своего начальника Бикбулатов и сквозь зубы сплевывал слюну — такая у него была привычка. А вечером, по-собачьи заглядывая Блинову в глаза, все повторял: «Спасибо вам за мое спасение, человеком стал. Век не забуду. Из тюрьмы выйду — детям о вас рассказывать буду. Ведь погиб бы я в забое».

— Ну ладно, ладно, знай работай честно, — говорил добродушно Блинов.

…Раз в неделю охрана и нарядчики делали в бараках сплошной обыск — «шмон», как звали этот процесс заключенные. Вот в такой день нарядчик Алеха и извлек из кармана пиджака Бикбулатова лист бумаги, исписанный красивым почерком: «Уполномоченному НКВД Федорову… Начальник участка Блинов И. А. вредительски, с целью уничтожения запасов золота сбрасывает его в отвалы, а 12 июня 1943 года умышленно вывел из строя бутару. Вообще это вредный для государства человек, скрытый враг народа. Бикбулатов».

Блинов читал донесение подлого человека и всё пожимал плечами да качал головой и удивленно бормотал: «Вот иуда Скариотский, вот мерзавец!» А Алеха добавил: «Сучейший из сучек, стукач из стукачей!»

Справка: Бикбулатов, бывший ответственный работник Татарии, осужденный тройкой НКВД на 10 лет по статье 58.

Воспоминания М.Ф.Махнева и биографические материалы о нем переданы автором статьи в Сахаровский центр.

БИБЛИОГРАФИЯ.

1. Мухинова Наталья Александровна. Воспоминания поволжских узников ГУЛАГа как исторический источник : дис. . канд. ист. наук : 07.00.09 Казань, 2006 188 с. РГБ ОД, 61:07-7/35

Печатается по книге: Сборник материалов международной научной конференции «Глобальные процессы в региональном измерении: опыт истории и современность», Т.1, Новосибирск, СГГА, 2013 г.